***
Робин нашёл мецената у входа в художественную школу в окружении ребят, которые, отталкивая друг друга, протягивали рисунки, на которых он, снисходительно улыбаясь, размашисто писал автографы.
Робин взглянул на доску объявлений, висевшую около входа:
«23 мая в 11:00 начало отборочного тура работ выпускников художественной школы для выставочной галереи почётного жителя элизия – мецената Билла Сгоровица. Работы принимают до 15:00 в демонстрационном зале школы». Часы над входом показывали половину четвёртого.
Стиснув зубы, Робин ждал. Наконец, последняя девочка, получила драгоценный автограф, и, радостно размахивая им как флагом, убежала.
Меценат обернулся, увидел Робина и улыбнулся.
– А вам, молодой человек, тоже рисунок подписать?
Робин помолчал, потом медленно, тихо и отчётливо произнёс:
– Не мне, моему брату Марату Смелову.
Меценат вздрогнул и побелел.
– Да, но… Вы знаете, я очень сожалею. Приношу вам свои соболезнования. Я понимаю. Это такое горе. Он был такой талантливый.
Робин, не отрываясь, смотрел в бегающие глаза мецената.
– И за это вы изнасиловали и убили его?
Меценат отпрянул:
– Вы с ума сошли! Что вы такое говорите! Как можно!
Робин вытащил из кармана руку, крошечный зрачок дула уставился на мецената.
Меценат побагровел, хотел что-то сказать, но только издавал нечленораздельные звуки, отступая.
– Ты, ответишь за всё!
– Что вы! Что вы! – залепетал меценат, – Никакого насилия не было. Он сам.
Последние слова наотмашь ударили Робина. Не помня себя, он выстрелил в трясущееся лицо мецената.
Тот закричал и упал.
Робин бросил оружие, повернулся и быстро пошёл, не ведая куда.
***
Его арестовали через три квартала в парке. Визжа тормозами, у входа остановились две полицейские машины. Из них выскочили четверо и кинулись в сквер, сверяясь с импульс-сигналом, исходившим от браслета Робина. Его схватили, холодный металл болью скрутил запястья, жёсткие руки поволокли в машину.
В полицейском участке его бросили в камеру и оставили одного. Робину было всё равно. Он не раскаивался, жизнь погибла, осталось только ждать, когда за ним придут. Он знал, что за убийство человека преступник осуждается на высшую меру – стирание личности. Пусть. Только жаль мать. Но он не мог больше жить в этом лицемерном городе, где лучшие люди, меценаты, вынуждают мальчишек к сношениям, а мальчишки ради карьеры подставляют им задницы. Он хотел одного, чтобы этот элизий и он сам, провалились в ад.
За ним никто не приходил. Ему молча приносили еду, молча убирали посуду. Иногда в глазок двери кто-то заглядывал, с минуту рассматривал его, и снова он оставался один. День сменяла ночь. Об этом он узнавал только по свету из маленького прямоугольника решётчатого неба. Тишина. Он прислушивался к себе, стараясь понять, что ощущает. Удовлетворение? Раскаяние? Ничего. Он не ощущал ничего. Как будто ничего не произошло или то, что произошло, было единственно верным и необходимым.
Его вызвали через два дня. Следователь – крепкая молодая женщина, с короткой стрижкой вьющихся каштановых волос и прищуренными серо-зелёными глазами, предложила ему сесть и представилась.
– Меня зовут Лицея Григовна Дильвах. Я ваш следователь – психолог.
Робин молча смотрел в пол.
– Робин, я ознакомилась с вашим делом. И хотела бы услышать вас. Вы понимаете, что совершили преступление, стреляя в человека?
– Понимаю.
– Вы можете объяснить причину вашего поступка?
Робин молчал.
Следователь ждала ответа и, не дождавшись, продолжала.
– Я разговаривала с потерпевшим.
Робин вскинул голову:
– Он жив? Я не убил его?
– Жив. Вы изрядно напугали его, и он попал в больницу с сердечным приступом.
– Но как же…
– Ваш отец показал, что переделал оружие, которое хранил в гараже, в игрушку, как только заметил интерес сыновей к нему, чтобы избежать несчастного случая. Но это не исключает преступления, которое вы совершили, так как вы этого не знали, и покушались на жизнь человека. Вы это понимаете?
– Понимаю, – растерянно произнёс Робин.
– Хорошо, что понимаете, – она порылась в бумагах и протянула Робину лист бумаги.
– Прочтите.
– Что это? – Робин взял лист и пробежал по нему глазами. Он покраснел, мелкие капли пота выступали на лбу по мере того, как он читал.
– Что это?! – звенящим, срывающимся голосом повторил он.
– Неужели непонятно? Это заявление мецената Билла Сгоровица, в которого вы стреляли. Он ходатайствует о вашем освобождении. Утверждает, что вы были в невменяемом состоянии из-за смерти брата и не понимали, что делали.
– Как?
– А вот так. Билл Сгоровиц один из самых уважаемых граждан элизия. Город многим обязан ему. Мы не можем отмахнуться от его волеизъявления, поэтому вас не будут судить. Вы освобождаетесь под его поручительство. Но запомните, Робин Смелов, ещё одно правонарушение, любое и вас уже ничто не спасёт. Даже меценат. Вам понятно?
Робин кивнул.
– Подпишите. Протокол о вашем освобождении.
Робин подписал.
– Хорошо, – она вынула из пакета и протянула его браслет.
– Можете быть свободным. Но учтите, Робин, – она строго погрозила пальцем.
Робин поднялся, браслет тихо защёлкнулся на его руке
***
Он увидел их сразу, как только за ним закрылась дверь полиции.
Постаревшая мать, сгорбившись, спешила к нему, опираясь на руку Ана, за ними шёл трезвый радостно улыбающийся отец.
Мама, маленькая, осунувшаяся, крепко обхватила его руками, будто боясь, что сын снова пропадёт. Робин обнял её и поцеловал в солёные щеки.
– Ну, что ты, – виновато говорил он, – что ты, всё хорошо.
Она уголком платка вытерла глаза и закивала, чуть отойдя в сторону, пропуская отца.
Тот подошёл и в сердцах постучал кулаком по лбу Робина:
– Дубина стоеросовая, что удумал! Как же мы с матерью потом! – он махнул рукой, отвернулся.
– Прости, батя, – Робин обнял его и ткнулся лбом ему в плечо.
Тот махнул рукой:
– Ладно, пошли уже домой. Нечего тут.
Робин шагнул к Ану. Они обнялись.
– Спасибо, что не оставил моих.
– Брось, о чём ты, – Ан отстранился и заглянул Робину в глаза. – Надо поговорить. Когда сможешь, свяжись со мной. Это срочно. Хорошо?
– Ладно.
Ан кивнул и повернулся к родным Робина.
– Прошу прощения, я должен уйти.
– Ан, голубчик, спасибо тебе. Ступай. Но потом приходи к нам, обязательно, как только сможешь. Хорошо? Мы всегда тебе рады и ждём!
– Обязательно, Елизавета Макаровна, спасибо.
Гаврило Петрович молча пожал ему руку. И они пошли.
Ан посмотрел им вслед и направился к школе. Несмотря на то, что занятия уже закончились, он утром получил вызов, и в три часа должен был явиться в кабинет директора.
***
Школа встретила его непривычной тишиной и запахом ремонта. Все классы, кроме выпускного, были отпущены на летние каникулы. Выпускники же, не спали ночи напролёт, готовились к последнему испытанию. Ещё почти неделя подготовки. Зачем он мог понадобиться сейчас?
– Андо Альденис, – робот Григорий замигал на него лампочками глаз.
– Григорий, тебе скучно? Или ты перестал идентифицировать лица? Может тебе на профилактику пора?
– Это был не вопрос, а констатация факта – робот поднял вверх указательный палец.
– Ну, хорошо. Меня ждут. Сообщи, что я пришёл.
– Второй этаж, кабинет двадцать первый.
– Отлично.
Ан вбежал на второй этаж, чуть помедлил у двери с табличкой «Директор». Дверь открылась, и из оповестителя над дверью, донеслось: «Андо Альденис. Ученик выпускного класса».
Ан вошёл. Кабинет директора был полон народу. Директор, Григорий Тихонович, сидел за столом, а наставники расположились на трансидах, кто вдоль стен, кто в центре. При появлении Ана всё обернулись к нему, а Григорий Тихонович приветственно поднял руку и жестом пригласил пройти и сесть рядом.
